Границы без нации: Сирия, внешние силы и бесконечная нестабильность

Справится ли Сирия с конфликтами? Центральные власти Сирии утратили суверенитет над приграничными территориями, где теперь действуют местные, региональные и международные силы. Это положение вряд ли изменится в ближайшее время, что делает сирийский кризис почти неразрешимым. Отсутствие возможности достичь полной победы для какой-либо стороны означает, что единственным путем к решению является возвращение внутренней динамики Сирии в рамки национального контекста.

Конфликт трансформировал приграничные районы Сирии

Дамаск утратил контроль над большинством приграничных районов и сохраняет лишь номинальное влияние на те, где доминируют союзники режима Башара Асада. Контроль над границами всегда был важным элементом власти баасистского государства и вообще показателем суверенитета любой страны. Однако сегодня контроль центрального правительства Сирии оспаривается местными, региональными и международными силами, что приводит к возникновению множества центров влияния.

Турция оказывает влияние на значительную часть северной границы Сирии. Иран имеет прочные позиции вдоль восточной границы с Ираком, а также — через ливанскую "Хезболлу" — на западной границе с Ливаном. США, в свою очередь, установили военные опорные пункты вдоль северо-восточной и восточной границ Сирии, вплоть до Танфа, недалеко от границы с Иорданией. Приграничные районы различаются между собой, но у всех есть общее: они стали по существу автономными зонами с собственной экономикой, системой безопасности и идеологией, вне контроля Дамаска.
Главное последствие этого положения — долгосрочная тенденция к тому, что Дамаск в обозримом будущем не восстановит контроль над большинством приграничных районов. Напротив, динамика в этих зонах в ближайшие годы по-прежнему будет определяться местными, региональными и международными акторами и их взаимодействием.

На всех этих границах ситуацию определяют три ключевых фактора:

• демография (вопрос беженцев),
• рынки (трансграничные экономические связи),
• безопасность.

С учетом того, что Дамаск не способен восстановить полный контроль над своими границами, решение сирийского кризиса потребует отхода от прежних политических инициатив, таких как план ООН, закрепленный в Резолюции 2254 Совета Безопасности, или ограниченные территориальные договоренности в рамках астанинского процесса с участием России, Турции и Ирана.

На сегодняшний день крайне трудно представить себе подробный план завершения сирийского кризиса. Однако продолжающееся присутствие внешних сил на территории Сирии делает полную победу одной стороны невозможной. Более того, сложившаяся ситуация лишь усиливает вероятность дальнейшей дезинтеграции сирийского государства, превращая его в источник нестабильности с потенциальными рисками для всех сторон.

При этом сохранение статус-кво повышает риск внутренних коллапсов как в районах, контролируемых правительством, так и в зонах влияния его противников, что способно нарушить существующее равновесие между внешними игроками. Поэтому необходимо широкое согласие по возвращению к сирийской национальной структуре, в рамках которой стороны смогут достичь договоренности и стабилизировать ситуацию.

Южная граница Сирии

Конфликт на юге Сирии — в провинциях Даръа, Кунейтра и Суэйда — вначале развивался по схожему сценарию, что и на севере. Десятки вооруженных группировок вытеснили правительственные силы с приграничных территорий. Однако в отличие от северных районов, влияние салафитских джихадистских групп здесь было менее заметным и слабее. Основной силой выступал так называемый Южный фронт — объединение 49 вооруженных групп, базировавшихся в основном в провинции Даръа и получавших поддержку из координационного центра в Иордании, в котором участвовали несколько арабских и западных стран.

Однако в 2017 году иностранная поддержка ослабла, а затем и вовсе прекратилась, когда приоритеты США в Сирии изменились. Это позволило правительственным силам вернуть себе регион летом 2018 года благодаря поддержке со стороны России. Согласно условиям сделки, США, Израиль и арабские страны не возражали против возвращения сирийской армии в обмен на неразмещение иранских сил на юге.

Впрочем, за последние пять лет режиму не удалось полностью восстановить контроль, а влияние России уменьшилось из-за ее вовлеченности в войну в Украине. Сегодня ситуация на юге Сирии остается крайне нестабильной.

Восточные и западные границы Сирии

Ситуация в восточных и западных приграничных территориях Сирии отличалась от динамики на севере и юге, поскольку Ирак и Ливан находятся под значительным влиянием Ирана и предоставляют пространство для деятельности негосударственных акторов, поддерживающих сирийский режим.

В первые годы конфликта помощь оппозиции поступала из Ливана, например, по маршрутам снабжения через Таль-Калах и Кусайр. С апреля 2013 года сирийские правительственные войска совместно с "Хезболлой" начали наступление, захватив Кусайр, Таль-Калах и впоследствии весь регион Каламуна. В июле 2017 года "Хезболла" провела операцию по изгнанию салафитских джихадистов из района Арсаля на ливанской стороне границы. Эти победы укрепили контроль "Хезболлы" над сирийско-ливанской границей, превратив Кусайр в ее оплот.

На восточной границе с Ираком, которая протянулась на 600 км, до конца 2013 года правительственные силы были вынуждены покинуть значительную часть территории. В провинции Хасака на северо-востоке вакуум заполнили курды, а на востоке в провинции Дейр-эз-Зор контроль перешел к различным повстанческим группам. К 2014 году ИГИЛ победил эти группы и провозгласил халифат, стерев границу между Сирией и Ираком.

С 2016 года международная коалиция, включая США, Ирак, Россию и Иран, начала борьбу против ИГИЛ. К 2019 году, после поражения ИГИЛ, иракская армия вернулась к части пограничных пунктов, а на сирийской стороне вакуум заполнили силы SDF (Syrian Democratic Forces, возглавляемый курдами интернациональный военный альянс — Прим.ред.) на севере и проправительственные, проиранские силы на юге. С южной стороны границы с Ираком доминируют силы "Хашд аш-Шааби", в том числе проиранские бригады, такие как "Катиб Хезболла".

На севере этой границы, в районе Синджара, курдские формирования PKK (террористической организации PKK/YPG — Прим.ред.) и ополченцы на иракской стороне соперничают за влияние с Багдадом и Курдской автономией. На сирийской стороне эти территории находятся под контролем AANES (Autonomous Administration of North and East Syria — Прим.ред.) и YPG. Такое положение создало фактическое сращивание трансграничной курдской идентичности и институтов, действующих независимо от правительств в Дамаске и Багдаде.

Эти трансграничные сети обеспечивают военные, экономические и политические каналы влияния для внешних сил — особенно Ирана, который использует границу для связи с союзниками в Ливане и Сирии, а также для давления на США и Израиль. США, в свою очередь, закрепились в Тане и вдоль северо-восточной границы, используя альянс с SDF для борьбы с ИГИЛ и сдерживания Ирана.

Демографическая трансформация Сирии

Конфликт радикально изменил демографическую картину страны. По меньшей мере, 14 миллионов человек были вынуждены покинуть свои дома — как в результате насилия, так и в поисках лучших условий жизни. При этом родилось новое поколение сирийцев, для которых разделенная Сирия стала нормой. Турецкие, иракские и ливанские пограничные районы иллюстрируют, как демографические сдвиги повлияли на суверенитет Сирии.

Демография также стала инструментом в политике: сирийский режим и внешние силы использовали переселение населения как способ управления конфликтом. Наиболее яркий пример — северо-запад Сирии. В 2016–2018 годах около 200 000 сирийцев из оппозиционных районов согласились на эвакуацию в провинцию Идлиб. Это решение принял и режим, видя в этих людях потенциальную угрозу. Таким образом, он уступил часть своей демографической базы, что стало своеобразной уступкой в обмен на краткосрочную стабильность.

Методы насильственного переселения использовались с начала конфликта. В Хомсе и Кусайре, например, власти и союзные формирования, такие как "Хезболла", сначала осаждали районы, а затем позволяли повстанцам и мирным жителям покинуть их. Тактика была направлена на удаление нежелательной оппозиционной части населения.

Самый масштабный случай произошел в Восточной Гуте в 2018 году. После падения оппозиции 66 000 человек были эвакуированы в Идлиб. Многие из них происходили из сельских суннитских консервативных сообществ. Перед отправкой мужчины проходили проверку служб безопасности. Режим использовал это как способ избавиться от непримиримых оппонентов.

Эти процессы перекликались с действиями Турции на севере. К 2023 году там доля курдского населения снизилась до 35%. Это была попытка Турции изменить этнический состав региона и устранить присутствие сил, связанных с РПК, вдоль своей границы.

На границе с Ираком, особенно между Дейр-эз-Зором и Анбаром, демографические изменения выражались не в переселении, а в укреплении трансграничных племенных связей суннитского населения. С приходом ИГИЛ эти связи использовались для мобилизации и формирования провинции "Вилайят Аль-Фурат".

В Ливане ситуация отличается. Там демографический фактор используется режимом и "Хезболлой" для давления на Бейрут. В стране находятся около 1,5 млн сирийцев, что составляет 22% населения Ливана. Большинство из них — сунниты, что усиливает межконфессиональную напряженность. Сирийский режим рассматривает беженцев как рычаг в переговорах с Ливаном и международным сообществом.

Трансграничная экономика и формирование новых рынков

Конфликт в Сирии значительно повлиял на экономику приграничных районов. Он изменил существующие трансграничные торговые сети и способствовал появлению новых экономических центров, находящихся вне контроля центрального правительства. Особенно отчетливо эти изменения заметны на северной границе с Турцией.

До войны город Алеппо был главным экономическим центром северной Сирии, на его долю приходилось около 20% ВВП страны. Через Алеппо проходил крупный поток товаров, поступающих в страну по морю и суше. Однако с 2012 года город оказался в эпицентре боевых действий, и экономическая активность переместилась в более безопасные приграничные районы, находящиеся вне контроля режима.

Наиболее показательный пример — город Сармада, расположенный рядом с погранпереходом Баб аль-Хава. До конфликта его население составляло около 15 000 человек, но к 2019 году оно выросло до 130 000. Сюда хлынули беженцы, инвесторы и представители сирийского бизнеса, переехавшие в Турцию. Сармада превратилась в логистический и торговый центр, связанный с глобальными рынками через порт Мерсин. В городе началось строительство элитных районов, отражающих рост местного благосостояния.

К 2015 году 35% новых фирм в турецком городе Килис имели сирийских учредителей, в Мерсине — 15%, в Газиантепе — 13%. К примеру, экспорт из Газиантепа в Сирию достиг $400 млн — в четыре раза больше, чем до войны. Сармада также стала ключевым складским узлом для гуманитарной помощи, поступающей через Баб аль-Хава: с 2014 по 2020 год сюда прибыло более 37 000 грузовиков с помощью.

Даже в условиях, когда режим отвоевал часть Алеппо в 2016 году, город так и не восстановил свою экономическую роль. Инвестиции и рабочая сила остаются в приграничных зонах. В городах Азаз, Джараблус и Аль-Раии, находящихся под влиянием Турции, наблюдается экономический рост и развитие инфраструктуры по модели Сармады.

На восточной границе ситуация иная. Там вместо создания новых центров наблюдается усиление влияния вооруженных группировок и нелегальных экономик. Граница между Сирией и Ираком в основном представлена пустынными пространствами, что облегчает контрабанду.

В северной части границы Автономная администрация Северо-Восточной Сирии (AANES) и Иракский Курдистан (KRG) формализовали торговые связи и контроль над переходами Сималка — Файш Хабур. Торговля, миграция, передвижение PKK и присутствие американских войск осуществляются вне ведома Дамаска и Багдада. Серая экономика и конкуренция за влияние продолжают доминировать.

Структуры безопасности на границах & конкурирующие модели Ирана, Турции и США

За последнее десятилетие в Сирии сформировалось несколько параллельных систем безопасности, каждая из которых подрывает суверенитет государства и контроль правительства — особенно в приграничных районах. Это турецкая, иранская и американская модели, каждая из которых действует в пределах своих зон влияния.

Иранская модель строится на создании и поддержке местных милиций, лояльных Тегерану. Эта сеть связывает Ирак с восточной Сирией, далее — с югом страны и Ливаном. Пример города Аль-Каим показывает, как Иран использует суннитские населенные пункты как коридоры для переброски своих сил, несмотря на враждебность части населения.

Инфраструктура безопасности, выстроенная Ираном и "Хезболлой" в сельской зоне Дамаска и Кунейтре, интегрирована в надгосударственные механизмы влияния. Присутствие сил КСИР и "Хезболлы" подтверждается потерями от ударов Израиля.

Иранская модель эффективна в условиях нестабильности и отсутствия централизованного контроля, что делает ее особенно применимой в послевоенной Сирии.

Турецкая модель основана на прямом военном присутствии и демографических изменениях. Турецкая армия провела операции вдоль северной границы, установив зоны контроля, отделяющие курдские силы (SDF) от территории Турции. Эти зоны напрямую связаны с турецкими провинциями, а местные администрации управляются при поддержке Анкары.

Этнический компонент играет важную роль — Турция опирается на сирийских туркмен как надежную прослойку.
Существенным недостатком турецкой модели является ее зависимость от конфликтной среды. Несмотря на создание зон безопасности, Турция сталкивается с проблемами управления, гуманитарной поддержки и поддержания порядка.

Американская модель возникла из их присутствия в Ираке и распространилась на восток Сирии после появления ИГИЛ. Основной акцент был сделан на сотрудничество с курдскими SDF в борьбе с терроризмом. США контролируют стратегические пункты, такие как Танф и переходы в районе Хасаки. Американское присутствие также служит барьером против иранского влияния и ограничивает действия Турции.

В отличие от Ирана и Турции, чьи интересы временами совпадают (например, в рамках Астанинского процесса), США напрямую конкурируют с обеими. Это осложняет перспективы сотрудничества и формирует нестабильное равновесие в регионе.

Урегулирование конфликта и будущее Сирии

Тринадцать лет спустя после начала конфликта Сирия представляет собой не столько страну в состоянии войны, сколько арену пересекающихся кризисов и региональных противоречий. Насилие в основном сосредоточено в приграничных зонах, находящихся под контролем внешних сил, что делает невозможным достижение устойчивого мира без учета этой реальности. Любая попытка разрешения конфликта должна включать внутренний компонент, ориентированный на восстановление национальной структуры.

Парадоксально, но признанные международным сообществом границы Сирии сохраняются. Попытки ИГИЛ стереть границы только усилили стремление их сохранить, особенно среди региональных акторов, не заинтересованных в перераспределении территории, которое могло бы усилить их соперников.

Региональные конфликты, включая противостояние Турции с РПК и Ирана с Израилем, еще больше осложнили ситуацию. Противостояние Турции и РПК затрагивает северную Сирию, южную Турцию и северный Ирак, создавая предпосылки для новых турецких военных операций. Сепарация между курдами и арабами ослабляет SDF и ее партнеров, в том числе США.

Противостояние Ирана и Израиля еще более взрывоопасно, охватывая восточные и южные районы Сирии, граничащие с Ираком, Иорданией, Ливаном и Израилем. Это делает невозможным любой диалог и превращает Сирию в арену конкуренции.

Все эти конфликты способствовали исчезновению национальной структуры и ее замене на регионально-локальные союзы. Возрождение современного сирийского государства в его прежнем виде маловероятно, а вовлеченность внешних сил делает урегулирование крайне сложным.

Существуют две стратегии, применявшиеся для разрешения сирийского конфликта:

1. Централизованный подход — предполагает политический переход с восстановлением централизованной власти в Дамаске. Он воплощен в Женевском процессе (2012 г.) и Резолюции 2254 Совбеза ООН. Однако российская интервенция в 2015 году изменила соотношение сил, усилив позиции Асада, Ирана и "Хезболлы".

2. Географический/локальный подход — основан на частичных соглашениях по конкретным регионам, как в Астанинском процессе (с 2017 года, при участии Турции, России и Ирана). Он стабилизировал линии фронта, но привел к депортации населения и фрагментации страны.

Обе стратегии исчерпали себя. Россия ослабла из-за войны в Украине, а региональная напряженность нарастает. Международные усилия застопорились. В этих условиях реальный план мира пока невозможен, но можно определить предпосылки для будущего соглашения — прежде всего, признание всеми сторонами, что ни одна из них не может добиться полной победы, а стабильность возможна только через межсирийский диалог.

Без такого консенсуса усилия внешних акторов по сдерживанию конфликта обернутся крахом.
Решение конфликтов заключается не в возвращении к довоенной Сирии, а в создании нового сирийско-сирийского формата, в котором сирийцы сами договорятся о форме будущего государства, его институтов и модели управления.

Внешние игроки должны осознать: ни один из них не сможет выиграть в одиночку, а все выиграют от восстановления относительной стабильности.

Впрочем, наиболее вероятный сценарий для Сирии — сохранение статус-кво, то есть отсутствие окончательного решения. Это особенно актуально в условиях отсутствия национальной структуры и международного согласия.

Авторы: Kheder Khaddour и Armenak Tokmajyan, Моханад Хадж Али, Харит Хасан, Маха Яхья // Carnegie Middle East Center

---