Писательство — это не афера: Унзила Мынбай о честности, боли и любви

Унзила Мынбай — та самая писательница, чьё перо не отстранённое наблюдение, а голос той, кто проживает каждую строчку: мама четверых детей, выпускница МГИМО, блогер и автор бестселлеров "Чемпионы родом из детства" и "Женщины моего дома". В её текстах есть бытовая правда ("Если бы я тогда знала, что писать буду в ванной комнате…") и тихая сила, которая держит героинь на ногах даже в самые тяжёлые моменты.

Это интервью — попытка услышать, откуда родились эти истории, как рождались героини, какие разговоры автор вела с собой, чтобы превратить личные впечатления в универсальные рассказы. Перед вами — откровенная беседа о матери, писательнице и наблюдательнице, чьи тексты говорят о любви не громко, а честно и близко.

Помнишь ли ты момент, когда впервые почувствовала: “Я хочу писать”? Что это было — вдохновение, боль, протест?

Это было письмо о предложении расстаться парню. Мне оно так понравилось, что я выложила его в соцсети. В принципе, и он узнал о расстовании, мне было 18 лет, ни мозгов, ни сочувствия. То письмо набрало кучу лайков, “признание” снизило накал расставания, скажем прямо, наоборот…захотелось расставаться каждые два дня, чтобы получать столько комплиментов моему письму.

Шучу.

Наверное, это был способ общения с людьми. Я сидела в декрете, в пеленках, горшках, котлетах, а муж-прокурор — на работе. Причем, не как у всех, до шести, а до глубокой ночи. А мне хотелось говорить. Членораздельно. Не на детско-китайском. И я стала писать посты в инстаграм. Короткие, длинные, не продающие, в общем, истории успешного неуспеха, материнского, женского, уютного факапа. И в этой честности меня поддержали женщины.

Всё.

Я перестала ждать мужа, чтобы он рассказывал, что было на работе. У меня такая бурная жизнь в телефоне появилась, что мне стало не до преступников и правоохранительной системы Казахстана. Поэтому поверила в свое писательство, когда подписчики стали говорить, что им нравится меня читать. И посты выросли в рассказы. А рассказы — в сборники.

В книге чувствуется глубокая честность. Было ли страшно так оголяться перед читателем? И как ты справлялась с этим страхом, если он был?

Конечно.

Но…мне нравятся, я уважаю все чувства, что испытываю. В конце концов, быть честной — роскошь. Счастье, что я могу позволить себе это.

“Женщины моего дома” — не просто сборник, это исповедь нескольких поколений. Как ты выбирала истории? Что помогало отличить просто сюжет от того, что “осталось в теле”?

Не выбирала. Просто писала подряд все. Некоторые получались сразу, захватывали меня и несли до последней точки. Как Ежик, например. А некоторые были написаны много раз и по-разному, и все не то. Я их выкидывала. И через 2 года абсолютно органично, логично и сами по себе выливались в совершенно новый рассказ.

Есть ли рассказ в книге, который тебе самой дался тяжелее всего — как будто ты заново переживала что-то своё?

Да, дочь генерала. И это, как раз тот рассказ, который я выкидывала. Там много меня и отца. И я много плакала, пока писала. В конце концов, перестала писать, чтобы элементарно не делать себе больно. Но зато когда написала, например, сейчас…мне непонятно, чего это я ревела. Наверное, я что-то прожила. Наверное, что-то — это взросление. Не знаю.

И что удивительно, этот рассказ я писала, когда еще чемпионы (первая моя книга) не были написаны. Ее даже в планах не было. А в рассказе, в конце, генерал держит в руках синюю книгу писательницы. Чемпионы через года три выйдет именно в синей обложке, без моего на то влияния. И да, отец перевел много моих текстов, давал советы, когда писала “Женщин моего дома”. В рассказе даже даты стали пророческими. Ей-богу, аффирмации во всей их красе, к которым я скептически относилась до селе.

В одном из текстов ты пишешь: “Я больше не аферистка. Я — писатель.” А что для тебя сегодня значит быть писателем?

Написать больше чем одну книгу. К первой книге ты готовишься всю жизнь. И она случается, как афера (у меня), как “надо” (у экспертов, желающих повысить свой тариф), как “не слабо” (у графоманов). То есть книга ради книги.

А вот вторая книга и следующие — это про дисциплину, верность себе и своему заявлению: я — писатель, а не хухры-мухры.

Что было самым сложным на пути к выходу книги — не в писательстве, а в тебе самой?

Ничего. У меня все легко. С поддержкой Бога. Наверное, потому что, это по-настоящему мое, не навязанное, не дань моде. И это именно то дело, которое я делаю, к сожалению, и готова делать, еще с большим сожалением признаю, без оплаты.

Ты — мама. Как материнство изменило твой взгляд на мир, на женщин, на саму себя? А как оно отразилось в твоих текстах?

Мужчины любят говорить о службе в армии, женщины — о родах. Потому что это самый повседневный, но яркий акт героизма и выживания. Каждая женщина, находясь на грани смерти, рожает жизнь. Но я убеждена, что рождается не только жизнь в пятидесяти сантиметрах сморщенного теплого тельца, но и новая женщина. Мать. И я нисколько не сакрализую и не облагораживаю материнство. Просто констатирую: женщина-мать — это что-то новое, сверхсильное, чем женщина сутками раннее.

И, конечно, это не может не отразиться на текстах.

Эта книга — о женской доле, но в ней так много любви к мужчинам, к отцам, к мужьям. Как тебе удаётся говорить о боли и любви одновременно, не скатываясь в обвинения?

Женщина раскрывается во всей своей красе, в полном своем предназначении, в истинном природном замысле…рядом с мужчиной. И это работает и наоборот. Мужчины становятся мужественнее, если рядом женщина.

Как ты сама читаешь свои тексты спустя время? Это терапия, гордость, стыд или просто тёплая память?

Я вообще не читаю свои книги. Мне всегда кажется, что они ужасно написаны.

И наконец: если бы ты могла прошептать что-то в ухо каждой женщине, читающей твою книгу — что бы ты сказала?

Если женщина имеет время и желание читать книгу, у нее все хорошо и шептать ей не о чем. Разве что: “У тебя там молоко убежало”.

Разговор с Унзилой Мыңбай оставляет ощущение лёгкости и одновременно глубины. Она смеётся над собой, признаётся в слабостях, говорит о боли и счастье — и всё это звучит честно, по-домашнему.